погладь автора, я сказаВ
этот текст меня поймал ) он и вас поймает, не сомневайтесь.
на заявку
ПишетГость www.diary.ru/member/?2461363:
на заявку
27.02.2010 в 00:09
Пишет Bleach Kink:5-65
Гин/Айзен
Акцент на многолетнем скрытом подчинении Айзена Ичимару. В чем причина - в любопытстве, извращенности Айзена или нечеловеческом обаянии Гина
- на усмотрение автора.
URL записиГин/Айзен
Акцент на многолетнем скрытом подчинении Айзена Ичимару. В чем причина - в любопытстве, извращенности Айзена или нечеловеческом обаянии Гина
- на усмотрение автора.Пишет
07.10.2011 в 08:40
Предупреждения: POV, недоБДСМ, будет очень ООСно и очень-очень длинно.
Что я такое? Я зеркало.
Не удивительно ли, чем становится, какие свойства и глубины обретает обыкновенное стекло - прозрачное для взгляда, хотя и способное немного отражать – если с обратной стороны покрыть его серебром?
Кто я такой? Я алхимик. Как и любое дело, работа алхимика - в основном над собой.
Меня интересует тайное и, признаюсь, меня тянет к тому, что ограниченные люди зовут «извращением». К изнанке природы, в зазеркалье, за грань разума. Может быть, оттого, что мы с Кьока Суйгецу очень, очень осознанны и сознательны.
С нашей сознательностью и разумностью, с нашей сдержанностью, безупречностью и тысячей чертей в тихом омуте мы, безусловно, можем позволить себе многое и разное. Не говоря о такой ерунде, чтобы иногда подразнить Хирако.
У капитана с соловой гривой и лошадиным длинным лицом хороши его огромные конские зубы – особенно когда он скалится перед оргазмом, несвязно поругиваясь на генсейском жаргоне, и кусает ими до крови, дико вдавливая резцы в мое тело. Оставляя превосходные багрово-синие отпечатки, не сходящие неделями.
Но кроме этих зубок, да еще богатых волос, которые приятно обвить вокруг члена, закрутить тугим жгутом и тереться об них, совать в них, пока не кончишь (жаль, их эгоистичный владелец расщедрился на такой подарок мне всего однажды) - ничего больше для меня в Хирако нет.
И как ни удобен пока мой замечательный капитан, а наступят времена, когда, при его роковом изъяне, выражающемся в несовпадении наших мировоззрений – достоинств сиих недостанет, чтобы сосуществовать в мире. В этом мире.
В моем мире - до тех пор, пока я не создам себе лучший.
В моем мире пока есть Киске со своим Хогиоку, Канамэ с весьма оригинальным понятием «справедливости», и есть шинигами пятого отряда, смотрящие на своего лейтенанта как на идола, готовые ради него переступать закон. Но мою идею Гармонии навряд ли кто из окружающих способен в полной мере воспринять и разделить.
С одной стороны, это довольно трагично. С другой, воплощать Гармонию сольно, без достойного партнера - в этом есть и романтика, и героика.
Одиночество божественно.
Я нахожу в нем пользу, силу и удовольствие. До появления моего дьявола.
***
Если б она помнила из своего прошлого не одно имя Мацумото Рангику, а еще умела бы что толковое, да не ревела столько - всем была бы хороша.
И мордашка ничего, и титьки уже есть.
Она всему учится заново. Громко ахает, изумляясь какой-то незначительной ерунде. Ее прикольно поддразнивать – она так очаровательно дуется, сразу хочется затискать.
- Рангику злая, непослушная, не хочет поцеловать своего лисика… - ты лезешь ластиться, получаешь притворно-сердитый отпор:
- Еще тебе чего! Дурной... – а у самой щеки горят, грудь волнуется – вот-вот из выреза выпрыгнет, глазки так и сверкают, не получается смотреть строго. Возмущенно кричит: - Гин! Ах ты, мошенник! – когда ты, улучив момент и застав ее врасплох, все-таки исхитришься чмокнуть в губы и увернуться от гневного шлепка.
Да, ты уже хочешь ее как женщину.
В Руконгае взрослеют рано.
Тепло ее тела, взгляд голубых глаз с загнутыми ресницами, то, как каждую минуту сменяются ее настроения и выражения – повернется она, дернет губой или насупит брови, тряхнет короткими рыжими кудрями - окупает ее беспомощность и истерики, которые приходится терпеть.
Она кричит во сне и боится оставаться одна. Но брать ее с собой нельзя. Навыков добывания еды у нее ноль, она только обуза, а слишком милое личико и заметная грудь могут снова довести до беды.
Так-то вообще она неприхотлива, как приблудный котенок, и никто ее не ищет. Поэтому ты делаешь вывод, что она тоже была бездомной сиротой.
Догадка подтверждается тем, в каком виде ее бросили и где.
Когда посреди ночи она вскакивает с криком или мечется, не в силах проснуться, ты обнимаешь ее крепче – приходится, правда, быть осторожным, девочка-кошечка-нежный цветок-хризантема спросонья может и вломить неслабо - и укачиваешь, баюкаешь, как маленькую, напеваешь какие-то самосочиненные колыбельные, шепчешь на ушко, что никому ее не дашь в обиду. Удивительно, она верит тебе, мелкому голодранцу. Понемногу приходит в себя, утихомиривается. Засыпает снова, уже спокойно. А вот ты после уснуть не можешь.
Может, оно и к лучшему, что не помнит, думаешь ты, вспоминая мужчин в черном, ухмылку той очкастой сволочи - и содрогаясь от ненависти.
Злоба к шинигами даже острее, чем выросшее невесть откуда родственное чувство к Ран.
Дело даже не в том, с какой равнодушной жестокостью ее бросили умирать, взяв то, что было нужно. Здесь всем привычно плевать на чужие страдания и смерти, на издевательства над слабыми. Но ублюдки в форме, хранители этого дерьмового порядка, заставили тебя впервые серьезно задуматься - из-за чего так происходит?
Прячась в кустах, ты издали не мог расслышать слов, которыми они кратко перебрасывались, когда принесли и отдали добытое своему начальничку. Его сперва и не принять было за главного. Выглядел четырехглазый заурядно, держался скромненько, был слишком молод, и от него даже не чувствовалось силы, как от остальных. Однако все другие рабски согнулись перед ним, воззрившись прямо как на божество. А он на них и не взглянул - глядел на то, что теперь лежало в его руке.
Розовое странное сияние разливалось от небольшой и вроде как живой сферы у него на ладони, бликуя на стеклах очков. Он вынул из-за пазухи прозрачный контейнер с синеватым светом в нем, светом опасности – зловещая аура пробивалась сквозь стеклянные стенки – и опустил туда розовый огонек.
Синий его сожрал и стал фиолетовым.
Ох, как этот маньяк смотрел! Нормальный парень мог бы так смотреть на красивую девушку, сладкую, милую… на ту, которую ради неведомой долбаной хрени выкинули полумертвой на дорогу.
Ты тогда застыл на месте, почему-то не имея сил отвести взгляд, обмирая от отвращения – и невольно проникаясь жутким очарованием исходящей от него Власти.
Обнаружив оставленную ими девочку, ты очень четко осознал: в мире все зло от таких, как вот этот. Беспомощная фигурка на земле перед тобой, и ты сам, оборванный, голодный Ичимару Гин, и тысячи других, до которых тебе нет дела – жертвы магии Власти.
Очкастый – ее воплощение.
Ты вспоминаешь, как он улыбнулся – и снова окатывает жутью: какая же гадина. Какая мразь. Ты всяких видал, но такого просто не бывает, не должно быть.
URL комментарияЧто я такое? Я зеркало.
Не удивительно ли, чем становится, какие свойства и глубины обретает обыкновенное стекло - прозрачное для взгляда, хотя и способное немного отражать – если с обратной стороны покрыть его серебром?
Кто я такой? Я алхимик. Как и любое дело, работа алхимика - в основном над собой.
Меня интересует тайное и, признаюсь, меня тянет к тому, что ограниченные люди зовут «извращением». К изнанке природы, в зазеркалье, за грань разума. Может быть, оттого, что мы с Кьока Суйгецу очень, очень осознанны и сознательны.
С нашей сознательностью и разумностью, с нашей сдержанностью, безупречностью и тысячей чертей в тихом омуте мы, безусловно, можем позволить себе многое и разное. Не говоря о такой ерунде, чтобы иногда подразнить Хирако.
У капитана с соловой гривой и лошадиным длинным лицом хороши его огромные конские зубы – особенно когда он скалится перед оргазмом, несвязно поругиваясь на генсейском жаргоне, и кусает ими до крови, дико вдавливая резцы в мое тело. Оставляя превосходные багрово-синие отпечатки, не сходящие неделями.
Но кроме этих зубок, да еще богатых волос, которые приятно обвить вокруг члена, закрутить тугим жгутом и тереться об них, совать в них, пока не кончишь (жаль, их эгоистичный владелец расщедрился на такой подарок мне всего однажды) - ничего больше для меня в Хирако нет.
И как ни удобен пока мой замечательный капитан, а наступят времена, когда, при его роковом изъяне, выражающемся в несовпадении наших мировоззрений – достоинств сиих недостанет, чтобы сосуществовать в мире. В этом мире.
В моем мире - до тех пор, пока я не создам себе лучший.
В моем мире пока есть Киске со своим Хогиоку, Канамэ с весьма оригинальным понятием «справедливости», и есть шинигами пятого отряда, смотрящие на своего лейтенанта как на идола, готовые ради него переступать закон. Но мою идею Гармонии навряд ли кто из окружающих способен в полной мере воспринять и разделить.
С одной стороны, это довольно трагично. С другой, воплощать Гармонию сольно, без достойного партнера - в этом есть и романтика, и героика.
Одиночество божественно.
Я нахожу в нем пользу, силу и удовольствие. До появления моего дьявола.
***
Если б она помнила из своего прошлого не одно имя Мацумото Рангику, а еще умела бы что толковое, да не ревела столько - всем была бы хороша.
И мордашка ничего, и титьки уже есть.
Она всему учится заново. Громко ахает, изумляясь какой-то незначительной ерунде. Ее прикольно поддразнивать – она так очаровательно дуется, сразу хочется затискать.
- Рангику злая, непослушная, не хочет поцеловать своего лисика… - ты лезешь ластиться, получаешь притворно-сердитый отпор:
- Еще тебе чего! Дурной... – а у самой щеки горят, грудь волнуется – вот-вот из выреза выпрыгнет, глазки так и сверкают, не получается смотреть строго. Возмущенно кричит: - Гин! Ах ты, мошенник! – когда ты, улучив момент и застав ее врасплох, все-таки исхитришься чмокнуть в губы и увернуться от гневного шлепка.
Да, ты уже хочешь ее как женщину.
В Руконгае взрослеют рано.
Тепло ее тела, взгляд голубых глаз с загнутыми ресницами, то, как каждую минуту сменяются ее настроения и выражения – повернется она, дернет губой или насупит брови, тряхнет короткими рыжими кудрями - окупает ее беспомощность и истерики, которые приходится терпеть.
Она кричит во сне и боится оставаться одна. Но брать ее с собой нельзя. Навыков добывания еды у нее ноль, она только обуза, а слишком милое личико и заметная грудь могут снова довести до беды.
Так-то вообще она неприхотлива, как приблудный котенок, и никто ее не ищет. Поэтому ты делаешь вывод, что она тоже была бездомной сиротой.
Догадка подтверждается тем, в каком виде ее бросили и где.
Когда посреди ночи она вскакивает с криком или мечется, не в силах проснуться, ты обнимаешь ее крепче – приходится, правда, быть осторожным, девочка-кошечка-нежный цветок-хризантема спросонья может и вломить неслабо - и укачиваешь, баюкаешь, как маленькую, напеваешь какие-то самосочиненные колыбельные, шепчешь на ушко, что никому ее не дашь в обиду. Удивительно, она верит тебе, мелкому голодранцу. Понемногу приходит в себя, утихомиривается. Засыпает снова, уже спокойно. А вот ты после уснуть не можешь.
Может, оно и к лучшему, что не помнит, думаешь ты, вспоминая мужчин в черном, ухмылку той очкастой сволочи - и содрогаясь от ненависти.
Злоба к шинигами даже острее, чем выросшее невесть откуда родственное чувство к Ран.
Дело даже не в том, с какой равнодушной жестокостью ее бросили умирать, взяв то, что было нужно. Здесь всем привычно плевать на чужие страдания и смерти, на издевательства над слабыми. Но ублюдки в форме, хранители этого дерьмового порядка, заставили тебя впервые серьезно задуматься - из-за чего так происходит?
Прячась в кустах, ты издали не мог расслышать слов, которыми они кратко перебрасывались, когда принесли и отдали добытое своему начальничку. Его сперва и не принять было за главного. Выглядел четырехглазый заурядно, держался скромненько, был слишком молод, и от него даже не чувствовалось силы, как от остальных. Однако все другие рабски согнулись перед ним, воззрившись прямо как на божество. А он на них и не взглянул - глядел на то, что теперь лежало в его руке.
Розовое странное сияние разливалось от небольшой и вроде как живой сферы у него на ладони, бликуя на стеклах очков. Он вынул из-за пазухи прозрачный контейнер с синеватым светом в нем, светом опасности – зловещая аура пробивалась сквозь стеклянные стенки – и опустил туда розовый огонек.
Синий его сожрал и стал фиолетовым.
Ох, как этот маньяк смотрел! Нормальный парень мог бы так смотреть на красивую девушку, сладкую, милую… на ту, которую ради неведомой долбаной хрени выкинули полумертвой на дорогу.
Ты тогда застыл на месте, почему-то не имея сил отвести взгляд, обмирая от отвращения – и невольно проникаясь жутким очарованием исходящей от него Власти.
Обнаружив оставленную ими девочку, ты очень четко осознал: в мире все зло от таких, как вот этот. Беспомощная фигурка на земле перед тобой, и ты сам, оборванный, голодный Ичимару Гин, и тысячи других, до которых тебе нет дела – жертвы магии Власти.
Очкастый – ее воплощение.
Ты вспоминаешь, как он улыбнулся – и снова окатывает жутью: какая же гадина. Какая мразь. Ты всяких видал, но такого просто не бывает, не должно быть.
