23.12.2011 в 09:29
Пишет _breakaway:Ичимару Гин Ичимару Гин
Это первое Рождество, которое Тоширо не встречает дома.
Гин не усмехается. Сжимает голову руками, опираясь локтями о крышку стола. Рядом в пепельнице тлеет сигарета, и Гин смотрит, как поднимается от нее сероватый дым, застилающий глаза и воздух перед ним.
Наверное, он считал свою семью идеальной. Рангику никогда не изменяла ему, в этом Гин не сомневался. Тоширо всегда замечательно учился, и его часто хвалили учителя в школе, а потом и преподаватели университета. У Гина не было родителей, как и у Рангику. Они росли в одном доме, Рангику с бабушкой и дедушкой, а Гин — один, с оставшимся от отца счетом в банке; но, несмотря на это, им удалось вырастить сына, пример для подражания, замечательного мальчишку.
- Красивого, - добавляет Рангику, и Гину кажется, что она читает его мысли. Возможно, научилась за столько прожитых вместе лет.
- Красивого, - соглашается он, вдавливая сигарету в дно пепельницы. – Я давно не курил.
- Я знаю.
Он откидывает голову на спинку кресла. Рангику неторопливо запускает пальцы в его светлые волосы.
- Помнишь, как в первый раз пригласил меня на свидание? – она знает, что Гин помнит. Спрашивает, желая отвлечь его, подготовить к тому, что он должен ей сообщить.
Их первое свидание. Помнит ли он, как пригласил ее? Помнит. Помнит, как они подростками сидели на качелях, разглядывая в журнале, купленном на общие карманные деньги, недвижимость для «сливок общества». Рангику ткнула тогда пальцем на дом в Барселоне, и Гин запомнил его. Так ясно запомнил, что потом, спустя много лет, купил. И Рангику счастливее, чем в тот момент, была лишь тогда, когда выходила замуж... или тогда, когда впервые увидела Тоширо, принесенного в палату медсестрой: Рангику тогда, открыв глаза, улыбнулась совершенной в своей чистоте и счастье улыбкой.
И она знает, о чем будет сегодняшний разговор. О Тоширо. С того дня, как он переехал, Гин себе места не находит, хотя и делает вид, что все нормально, только задерживается в офисе дольше обычного, засиживаясь за бумагами и отчетами.
- Это не твоя работа, ты можешь ехать домой, - Гин смотрит на Соуске поверх раскрытой папки секунд семь, потом взгляд его возвращается к чернеющим на белой бумаге строчкам английских букв.
- Думаю, это тебе надо ехать домой, учитывая, в каком положении сейчас находится малышка Момо.
- Как знаешь, - говорит Соуске. – Но мне одно непонятно. Ты сидишь тут, а спуститься к нему на этаж не…
- Вот родится у тебя сын, и посмотрим, возникнет ли у тебя желание вваливаться к нему в контору без предупреждения, когда ты – босс, и никто не знает, что он твой сын.
- У него невысокая должность, тебя сложно в чем-то обвинить.
Гин хмурится.
- В том-то и дело, что невысокая.
- Мы тоже не сразу стали теми, кем стали.
- И «Хуэко Мундо» не сразу строилось, я знаю.
- Что тебя волнует?
Гин промолчал. Он не мог сказать Соуске то, в чем был не уверен сам.
«Хуэко Мундо» действительно строилось долгие пятнадцать лет, за которые Гин и Соуске, два вечных напарника и только, отказывавшихся от дружбы на первых порах, из комнатенки пять на шесть метров сделали огромный офис, запустив сеть магазинов со временем и свою продукцию по всему миру. И спрос на нее по сей день высок, иначе бы давно прикрыли кантору, ведь ни Гин, ни Соуске не привыкли заниматься тем, от чего нет толка. Цель должна оправдывать средства, иначе или цель поганая, или... Из кожи вон вырвись, но сделай так, как задумал, чтобы стать человеком. Чтобы купить, в конце концов, нормальную квартиру, свозить Рангику в Милан на шопинг, о чем она, конечно, мечтает, как и любая женщина, но никогда не скажет ему об этом, видя его положение. А ведь нормальное положение сложилось, все сразу стало получаться, только говорить об этом не хотелось. И она, его молодая жена, попала на кастинг, потом на другой, третий, и закрутилась, замелькала на обложках журналов, позируя журналистам, ослепленным ее красотой, сама, ничуть не ослепленная вспышками их фотокамер.
Гин помнит, как они с Рангику спорили, каким будет первое слово Тоширо, помнит, как просыпались редко по ночам, дежуря у его кровати. Помнит, как Тоширо изрисовал обои черным маркером, потому что других не нашлось, когда ему было пять лет, и сказал, что хочет сестренку. Сестренки он тогда не получил, но вскоре познакомился с Момо, и вопрос о прибавлении в семье больше не поднимал. Гин помнит, как они с Рангику в шутку замечали, что Тоширо с Момо будут великолепной парой. Да только Момо всегда смущенно взгляд опускала, ища что-то на полу или на соседней стене, а Тоширо резко переводил тему. Неужели все началось еще тогда? Момо смущалась, потому что знала, что никогда не понравится Тоширо? Знала, что ему не нравятся девушки вообще? Или, им ведь уже было по шестнадцать, была влюблена в Соуске? Еще тогда?
Гин тянется за новой сигаретой.
- Это нормально, что я волнуюсь.
- И ненормально, что совсем не волнуюсь я, - Рангику замирает за его спиной. – Что ты видел?
- Я видел, - отвечает Гин, - нашего сына.
В «Хуэко Мундо» корпоративные вечера отмечались редко, но с размахом. Вечер перед рождественскими каникулами не собирался становиться исключением. В толпе людей Гин пару раз цеплялся взглядом за Тоширо, но тот еще до первого рабочего дня ясно дал понять, что не хочет афишировать того, что приходится сыном одному из «правителей империи». И Гин не был против. Если Тоширо хочет, пусть будет так.
Наверное, он бы ничего не увидел, если бы не оставил в своем кабинете ключи от машины и мобильник или просто вышел бы раньше на две-три минуты, а может, позже; каких-то сто восемьдесят секунд. Вырвавшись из полумрака, заполненного громкой музыкой, запахом еды и человеческими голосами, Гин не сразу вспомнил, зачем покинул зал. Он бы мог выдать парочку язвительных комментариев в своей манере, или просто ухмыльнуться, заметив, что коридор - место неподходящее для поцелуев... то есть, конечно, подходящим бы оно было, будь целующиеся парнем и девушкой. В конце концов, это было не его дело. Но Гин промолчал, и на губах его растаяла ухмылка. Вернувшись в конференц-зал, в толпу развлекающихся людей, он глазами отыскал свободный диван, поспешно направляясь к нему.
Наверное, это судьба. Таких совпадений не бывает. Слишком четко сложились числа, выдав в итоге результат. Гин знал, что Тоширо не пьет, и знал, что Джаггерджэк никогда не пьет, значит, это нельзя списать на алкоголь. И это не наркотики: их здесь нет, раз Соуске что-то запрещает, слушаются его безоговорочно все. Что тогда?
- Я ненавижу твой гель, - шепчет Тоширо, но двери конференц-зала такие плотные, что музыка сюда не доносится, и Гин все слышит и видит, только тем двоим, прямо по коридору, не до него, они слишком увлечены друг другом.
Тоширо совсем взмокший, на удивление расслабленный, выправляет одной рукой из брюк Гриммджо его белоснежную рубашку, чтобы коснуться ладонью спины, всего на мгновение; ловит губами чужие губы, и Гриммджо перехватывает ту руку Тоширо, которую тот запускает в его волосы. Держит за запястье, но позволяет Тоширо поднести ладонь к своему лицу, провести подушечками пальцев по брови, погладить висок.
- Ненавижу, - шепчет Тоширо, - у меня все руки липкие. Чувствуешь?
- Они у тебя не поэтому липкие, - Гриммджо улыбается. Так естественно, без агрессии.
Тоширо снова тянется к нему за поцелуем, тянется всем телом и прижимается тесно, высвобождает руку, и двумя ладонями забирается под рубашку Гриммджо, обнимая его, касается ладонями лопаток, и Гриммджо сам обнимает его за плечи. Одной рукой. Второй он придерживает Тоширо за подбородок.
- Ненавижу, - снова повторяет Тоширо, и взгляд его совсем мутный, и сам он улыбается, опьяненный не алкоголем, а близостью Гриммджо. Облизывается. – Если ты предложишь вернуться на наш этаж, я не буду отказываться. Карта от кабинета у тебя с собой?
- С собой, - Гриммджо поднимает ладонь, и Тоширо целует его пальцы.
- Почему ты не рассказал сразу, когда приехал? – Рангику стоит напротив него, опираясь руками о крышку рабочего стола Гина.
- Переваривал.
- Что же, он не ребенок…
Гин косится на нее с интересом, а потом усмешка возвращается на его лицо, становясь привычной маской.
- Я знал, что то, чего не понимаю я, ты уловишь сразу, - говорит он.
- Я на подиуме не первый десяток лет, - Рангику пожимает плечами, - не думала, правда, что это коснется Тоширо. У меня в роду ничего подобного не было, иначе бы бабушка рассказала. Она так любила поболтать.
- Ты сейчас намекаешь, что это мои гены дали ему… подобное?
Рангику смеется, утягивая Гина за собой на кухню.
- Нет. Но у меня есть настоящая водка из России, а сегодня Рождество. Мы собираемся его отмечать?
Гин и сам смеется - в ответ.
- И знаешь что? Когда ты в душе был, звонил Тоширо. Извинялся за то, что приехать не может, но сказал, что завтра заскочит на обед, - Рангику говорит, доставая из шкафа на кухне стаканы. - Не знаю, из чего там водку пить надо, но мы будем пить ее из того, что под рукой.
- Знаешь, в Рождество принято шампанское наливать.
Рангику серьезно смотрит на него, оборачиваясь:
- Знаю. Но шампанское оставим на завтра. Я хочу, чтобы мы выпили. За Тоширо.
Гин открывает бутылку, разливает в два стакана прозрачную жидкость. Если бы не запах, он бы точно спутал ее с водой.
- За Тоширо, - говорит он, беря в руки стакан.
- Пусть у него все будет хорошо, - парирует она.
- Ты же тоже видел его, - Тоширо прижимается носом к шее Гриммджо, дышит глубоко.
В квартире Гриммджо выключен свет, и они стоят в прихожей, и лысое чудо трется о ногу Тоширо, приветствуя его, а затем и хозяина.
- Ну, видел нас шеф, что с того? Не уволит же из-за этого, - отмахивается Гриммджо, но Тоширо молчит. Вспоминает, что не говорил Гриммджо о своих родителях. И говорить не хочет. Не сейчас.
- Не уволит, - повторяет Тоширо, а потом словно в себя приходит, вздрагивает: – Черт. Мы же не закончили то, что в офисе начали, - а потом в глазах его словно расцветают тысячами огоньков фейерверки. – Слушай, у меня идея. В честь Рождества. Кто первый до кровати доберется, - Тоширо выглядывает из гостиной, смотрит на Гриммджо, который вешает в шкаф пиджак. – Кто доберется, тот и будет сегодня сверху, - и он смывается в спальню. Правда, возле самой кровати останавливается: на тумбочке с его стороны лежит завернутая в синюю обертку небольшая коробка.
Гриммджо садится на кровать, и Тоширо поджимает губы.
- Черт, - повторяет он, – я такого не ожидал, - и тянется к коробке. А потом, посмотрев подарок, заваливается на кровать, забираясь на все еще одетого Гриммджо, садится на его бедра, и, наклоняясь, говорит в самые губы, растягивая слово по слогам: – Спа-си-бо. Но я все равно сверху, - и Тоширо усмехается, когда Гриммджо резко подминает его под себя, укладывая на лопатки.
- Размечтался…
Собираясь к родителям, Тоширо долго мнется перед зеркалом.
Гриммджо, сидя на кухне, читает ленту новостей, и поднимается из-за стола, закрывая крышку ноутбука, лишь тогда, когда Тоширо окликает его.
- Нормально?
- Нормально.
- Я пошел.
Открывая дверь, Тоширо оборачивается.
- С Рождеством, - хочет сказать он, но договорить не получается: Гриммджо целует его медленно, отстраняется, словно волна схлынула, и только сейчас Тоширо чувствует всю силу, обрушившуюся на него, принадлежащую, выходит, ему.
- С Рождеством, - говорит Гриммджо. – Давай по-быстрому, мы вечером к Ичиго, а Урюу не любит, когда опаздывают.
- Хорошо, - отвечает Тоширо, прикрывая за собой дверь.
И почему-то не хочется хмуриться сейчас, и он идет до машины, улыбаясь, совсем довольный жизнью, сжимая в кармане куртки мобильник: Гриммджо может написать, когда ему станет скучно. Садясь за руль, Тоширо еще не знает, что скажет отцу; но что-то ему подсказывает, что все разрешится само собой, и думать об этом - не стоит.