погладь автора, я сказаВ
что человеческий мир страшно дорого стоит?..
он оплачен несчётными жизнями.
большую часть из них отняли насильно.
но самое худшее - то, что они делают с вашей памятью.
Большую часть того, что мы знаем о Них, мы знаем от Диего де Ланда.
это не я рассказал и не я перевёл. потому так неуклюже ) таких рассказов бесчисленное множество - таких и гораздо более страшных. ведь Конкиста - только одна из, вовсе не самая страшная страница в истории; а этот рассказ просто так хорошо показывает, что случается с памятью )
Францисканец.
Епископ.
Убийца.
Нет, не убийца.
Миссионер. Тот, который считает себя вправе вести к Богу.
И его Бог ждет кровавые жертвы, количество которых превзошло даже его божественные ожидания. Интересно, когда индейцу подрезают крылья, Бог счастлив?
Видимо, да, поскольку счастливы дети его и подданные. Те, кто несут его другим. Они счастливы и с удвоенным рвением пытаются продолжать свою миссию по очищению земли от языческой скверны.
Массовое жертвоприношение на отдельно взятой земле, которая содрогнулась в безмолвном крике от боли и неожиданности. Земля была прекрасна. Яркие одежды, пение птиц, аромат цветов, все то, чего оказалось недостаточно.
Птицы запели печальные песни.
Песни об индейском народе. Песни о Диего де Ланда.
Можно ли считать, что он раскаялся? Что дрогнуло что-то в его душе, очерствевшей от службы церкви? Странное ощущение. Ощущение, что не совсем. Возможно, совесть или еще какое-то чувство, все же присущее священникам-миссионерам. Возможно. По крайней мере, попытка загладить свою вину смягчает деяния. Хотя не смягчает, нет, - может быть, продолжает объяснять самого Диего де Ланда. Иногда кажется, что древние силы этой чудесной земли просто позволили ему увидеть больше, чем видит обычный миссионер, столь уверенный в своем непогрешимом праве убивать.
Убивать. Убивать.
И так до бесконечности.
А почему нет? Ведь завоеватели даже не считали их людьми. Разве стали бы они убивать Людей? Белых? То есть стали бы, конечно, имелся богатый опыт аутодафе, но сначала попытались бы поговорить и обратиться к бессмертной душе.
А тут души нет… Нет. Души. Нет.
Поэтому можно убивать.
Для кого это самое: "Души нет"? Не могли же они не видеть великие пирамиды, письменность и обычаи.
Они видели… Точнее, они заметили. Потом.
Но до этого "потом" все было чудовищно.
Чудовищно еще и потому, что в захватническую экспедицию отправились не лучшие умы Испании, а обращать в католическую веру - отнюдь не самые добропорядочные священники, которым известно хотя бы слово Милосердие.
Какое там Милосердие.
Куда подевались все христианские добродетели? Остались за кормой корабля?
Словно переступив некую черту, проснулась темная сторона души, которая ждала в сонном исступлении своего часа.
И после, эти бесконечные песни el mariachi - их тоска и боль, Смерть и Любовь, повторяющаяся с маниакальным упорством до самых наших дней и дальше, вперед.
Что увидели они, ступив на чужие берега?
Иногда мне кажется, не будь на храмах ацтеков следов крови от жертвоприношений, все могло обойтись. Иногда действительно так кажется.
Но потом, вспоминая то самое отсутствие Милосердия и единственную цель - Золото, все эти "кажется" растворяются как последний выдох перед забвением.
Что бы они ни делали - встречали с подарками, осыпали золотом, приветствовали Кортеса как великого Кецалькоатля, все было мало. Очнувшись ото сна, черная сторона души не обращала внимания на такие явные мелочи.
Часто ли кого-то признают воплощением величественного Кецалькоатля?
Похоже, изо дня в день.
Но и это сыграло на руку. Золото. Бывает ли что-то в этом мире ценнее?
История доказывает, что нет. Эта конкретная история.
Видимо, в то самое время и была выдумана идея Индульгенции, потому как без нее невозможно стало каким бы то ни было способом уйти, зачеркнуть, забыть, не поступившись авторитетом от столь жуткого мероприятия во имя бога.
Слишком бедна была испанская казна, слишком.
Ну что ж, ее благополучие было оплачено тысячами жизней. Плата достойная и поражающая своей ценой. Но еще более поражает полная бесчувственность и апатия прихожан.
Тогда. Тогда и теперь. Индульгенция великая вещь.
Как доказывает история. Эта конкретная история.
Но вернемся к Диего де Ланда.
Во-первых, воспринять конкретного человека гораздо легче, чем массу жестоких разбойников. И во-вторых, раз уж он вошел в историю, что-то было в нем, и дух обращает свое безличное внимание на католического миссионера, который честно пытался загладить свою вину и получить ту самую Индульгенцию, но в своих глазах. Наполненных ужасом и непониманием.
Непоследовательность.
Что-то прервалось, что-то нарушилось в знакомом ритме бесконечных убийств.
Возможно, осознание той безграничной власти, которая не знает, что делать, и поэтому делает то, что выходит за рамки. За черту.
Осталось за кормой.
Милосердие.
Как хотелось, чтобы случилось чудо.
Оно случилось, конечно, как в любой подобной истории, где дух вмешивается в судьбу личности, судьбу народа. Но дух никогда не дает прощение. Это не его полномочия. Слишком просто.
Что мог сделать простой священник против чужой веры.
Чужой веры, которой не одна тысяча лет. В отличие от веры священника, которая молода, как юная дева весной.
Это невозможно было искоренить. Это пропитывало стены, землю, траву и реки, оно витало в воздухе и оседало снова и снова. Убийства были бессмысленны. Бессмысленны во времени и пространстве, потому что воздух попадал и в легкие миссионеров.
Ему все еще казалось, что очередная жертва - это жертва в назидание.
И что это самое назидание сможет убедить Чужую веру.
Или напугать.
Но она была именно Чужая.
Никто не может понять столь чужой народ, не став этим народом.
Не забыв, с чем пришел.
Диего де Ланда не хотел забывать.
Он искренне ненавидел эти бессмысленные завывания перед огромными горящими кострами и неподвижные фигуры индейцев перед тлеющими углями. Как будто бы они удалялись в иной мир.
И это ему не нравилось.
Не нравилось то, что они не хотели оставаться в одном мире с ним.
И еще больше не нравилось то, что они знали, как уйти.
Вместо того чтобы страдать или принять смерть, если не принимаешь христианского бога, они вытворяли что-то несусветное и немыслимое. Однажды он даже увидел, как один старик с моложавым лицом и взглядом, полном нечеловеческой отрешенности, исчез у него на глазах…
Он еще подумал, что это была иллюзия, мираж, нервное перенапряжение.
И, чтобы его снять, он приказал сжечь двоих.
В назидание.
Ему не было жаль этих бедных индейцев. Ему не казалось, что он сжигает чью-то жизнь. Он сжигал в назидание.
Он забыл о них через час.
Или даже быстрее. Не имеет значения, когда эти двое были уже таким числом на счету миссионера, что чувства притупляются.
И ничего не остается.
Ни жалости, ни боли, ни интереса, ни совести.
Как это она не попала в первые ряды этого прискорбного списка! Но, видимо, даже в воспоминаниях она была последней.
А Милосердия не было и вовсе.
Конечно.
За кормой корабля.
За чертой.
Он уже давно начал сжигать их книги.
- Смешно! Они называли это книгами. Какой-то бред про сотворение мира и конец света. Календарь… Астрономия.
Какая может быть астрономия у невежественного народа?
Сжигать немедленно эту ересь.
Может, дети их не будут столь упорны в своем праве называться Людьми.
- Они ненавидят меня. Конечно, за что им меня любить? Они и не догадываются, что я несу им Свет и Истину. И всепрощение. Бог простит их заблудшие души и горькие сердца и примет в свою паству. Надо только сжечь все! У них мало бумаги. Это будет не сложно сделать. И убить тех, кто знает, кто еще помнит, что написано в этих Книгах.
Иногда ему все становилось интересно.
Еще бы!
Тысячелетние знания не могут не привлекать своей неожиданностью!
А если поднять голову и оглядеться вокруг, то над кострами жертв возвышаются поразительные пирамиды, и непонятные фигуры и статуи. Одна из них нелогична в своей простоте… Она не лежит, и не сидит, она бестолковая и неясная. Она смотрит тебе прямо в душу, Диего де Ланда. Ты не можешь разгадать ее. Не можешь понять. Что за чашу она держит в руке. Выпей из нее, возможно, этот нектар откроет твои слепые глаза, и у тебя прорежутся крылья и ты сможешь летать вниз с высоких гор.
Ты будешь парить, как орел, подхватывая теплую волну воздуха, взирая свысока на это великолепие. Там, внизу. И они будут петь тебе свои песни, и танцевать в твою честь.
Языческая чушь.
Жаль, что невозможно уничтожить эти идиотские творения, построенные бог знает кем, бог знает когда и зачем.
Которые генерируют эту заразу, вовлекают и гипнотизируют своим неземным происхождением, своей Тайной. Все это требовало продолжения. Оно манило и пыталось поймать его за тот кусочек, который еще был жив в нем. Что еще не умерло, не очерствело, и не упало вниз, расколовшись на сотни осколков.
Оно не хотело прекращать убийства, нет, это "что-то" осознавало, что прекращение невозможно. Оно просто хотело сохранить себя. Для кого-то другого. Для того, кто оценит и снова вольет жизнь и любовь, чтобы оно служило и дальше.
Оно не могло допустить Смерти, даже ценой Жизни.
Диего де Ланда чувствовал.
Он ощущал перемены своей кожей, своей плотью, своей внезапно проснувшейся жаждой.
Он не понимал, что это за жажда.
Он думал, что его рассудок помутился от бесконечных криков и песнопений, от дыма костров и этих людей с красной кожей, не заботящихся даже о том, чтобы прикрыться…
Его ночи стали ночами ужаса и страха.
Страха необычного.
Он боялся самого себя.
Своего ответа этой неизвестной жизни вокруг.
Видимо, он зря изучал их Книги, прежде чем сжечь.
Они, как вирус, проникали в него все глубже и глубже.
Инфекции, как и те, которые они завезли в этот край. И от которых сейчас умирали эти краснокожие.
Но его мысли, его ощущения, его чувства сводились к одному.
Он мог бы стать одним из них. Мог бы.
Он был уже почти готов.
Если бы не проклятая трусость и не менее проклятый страх быть разоблаченным. Быть по настоящему одним из них. Ведь если это раскроется, братья по вере сделают с ним то же, что он проделывал сотни раз.
Но это необыкновенное дуновение ветерка...
Оно сулило свободу и жизнь, которой так не хватало.
Нет, он не хотел отречься от своего Бога и принять Чужого. Это было невозможно. Но он подумал, что, возможно, было поступить иначе…
В его голове не могло родиться как иначе.
Но слово Иначе уже превалировало в сознании.
И это продолжалось.
Нужен был толчок. Судьба не видит простых решений, когда имеет дело с Вечностью.
А тут речь шла о Продолжении.
Поэтому толчок должен быть сильный и поражающий своей глубиной.
Мани, Мани…
Это место. Мани.
Оно станет особенным, оно навсегда впечатается в память, завершая, подводя мрачный итог всего того, что он представлял собой.
Есть два Диего де Ланда.
Один До, другой После.
Мани.
Два Диего де Ланда. Но какая бы черта ни пролегала между ними двумя, целостность остается, напоминая снова и снова, и своим напоминанием стимулируя познание.
Возможно индеец, даже, пожалуй, Индеец, вождь, специально принял христианство, чтобы стать итогом и тем самым толчком, после которого выбора у Диего дэ Ланда уже не могло остаться. Что бы он ни делал, как бы не поступал и не думал, его Судьба была решена той самой силой, которая не предоставила бы возможности поступить никак иначе кроме как так, как он и поступил. Как только было принято безумное решение убить индейского вождя, добровольно принявшего христианство, Диего дэ Ланда ничего не оставалось, как доиграть до конца свой мрачный спектакль. Его жизнь уже от него не зависела.
Еще отправляясь на эту абсурдную и бессмысленную казнь, его голова наполнилась светом, а сердце одним лишь интенсивным желанием - убежать. Апофеоз его карьеры, его миссии был настолько алогичен, что воспринимался им самим как некий коан, не имеющий ни решения, ни объяснения.
Тупик, в который попало все его существо, попало все сразу и без остатка, нуждалось в луче света, в выходе, хотя бы в маленькой замочной скважине, сквозь которую можно было бы пролезть, просочиться, вытечь. Он был готов на все.
Он не видел казнь, он не слышал ничего из того, что происходило, его рассудок, его чувства, эмоции оказались в высшей точке накала, и в один момент он стал непосредственно близок к состоянию недеяния, к решению, к выходу.
.....когда он Открыл Глаза, все было уже кончено, спектакль разыгранный магической древней силой завершился, остался последний акт. Но на нем ничье присутствие не обязательно, он превратился в монолог, монолог Диего дэ Ланда, его посланием сюда, вперед, посланием от странного мира новой земли - его Книги, Письменность, Астрономия. Все, что он так тщательно уничтожал, сейчас с той же тщательностью собирал.
Beso de angel……
Большую часть того, что мы знаем о Них, мы знаем от Диего де Ланда.
не подчиняйтесь. никогда и никому не подчиняйтесь.
...будьте людьми. как угодно - но будьте.
он оплачен несчётными жизнями.
большую часть из них отняли насильно.
но самое худшее - то, что они делают с вашей памятью.
Большую часть того, что мы знаем о Них, мы знаем от Диего де Ланда.
это не я рассказал и не я перевёл. потому так неуклюже ) таких рассказов бесчисленное множество - таких и гораздо более страшных. ведь Конкиста - только одна из, вовсе не самая страшная страница в истории; а этот рассказ просто так хорошо показывает, что случается с памятью )
Францисканец.
Епископ.
Убийца.
Нет, не убийца.
Миссионер. Тот, который считает себя вправе вести к Богу.
И его Бог ждет кровавые жертвы, количество которых превзошло даже его божественные ожидания. Интересно, когда индейцу подрезают крылья, Бог счастлив?
Видимо, да, поскольку счастливы дети его и подданные. Те, кто несут его другим. Они счастливы и с удвоенным рвением пытаются продолжать свою миссию по очищению земли от языческой скверны.
Массовое жертвоприношение на отдельно взятой земле, которая содрогнулась в безмолвном крике от боли и неожиданности. Земля была прекрасна. Яркие одежды, пение птиц, аромат цветов, все то, чего оказалось недостаточно.
Птицы запели печальные песни.
Песни об индейском народе. Песни о Диего де Ланда.
Можно ли считать, что он раскаялся? Что дрогнуло что-то в его душе, очерствевшей от службы церкви? Странное ощущение. Ощущение, что не совсем. Возможно, совесть или еще какое-то чувство, все же присущее священникам-миссионерам. Возможно. По крайней мере, попытка загладить свою вину смягчает деяния. Хотя не смягчает, нет, - может быть, продолжает объяснять самого Диего де Ланда. Иногда кажется, что древние силы этой чудесной земли просто позволили ему увидеть больше, чем видит обычный миссионер, столь уверенный в своем непогрешимом праве убивать.
Убивать. Убивать.
И так до бесконечности.
А почему нет? Ведь завоеватели даже не считали их людьми. Разве стали бы они убивать Людей? Белых? То есть стали бы, конечно, имелся богатый опыт аутодафе, но сначала попытались бы поговорить и обратиться к бессмертной душе.
А тут души нет… Нет. Души. Нет.
Поэтому можно убивать.
Для кого это самое: "Души нет"? Не могли же они не видеть великие пирамиды, письменность и обычаи.
Они видели… Точнее, они заметили. Потом.
Но до этого "потом" все было чудовищно.
Чудовищно еще и потому, что в захватническую экспедицию отправились не лучшие умы Испании, а обращать в католическую веру - отнюдь не самые добропорядочные священники, которым известно хотя бы слово Милосердие.
Какое там Милосердие.
Куда подевались все христианские добродетели? Остались за кормой корабля?
Словно переступив некую черту, проснулась темная сторона души, которая ждала в сонном исступлении своего часа.
И после, эти бесконечные песни el mariachi - их тоска и боль, Смерть и Любовь, повторяющаяся с маниакальным упорством до самых наших дней и дальше, вперед.
Что увидели они, ступив на чужие берега?
Иногда мне кажется, не будь на храмах ацтеков следов крови от жертвоприношений, все могло обойтись. Иногда действительно так кажется.
Но потом, вспоминая то самое отсутствие Милосердия и единственную цель - Золото, все эти "кажется" растворяются как последний выдох перед забвением.
Что бы они ни делали - встречали с подарками, осыпали золотом, приветствовали Кортеса как великого Кецалькоатля, все было мало. Очнувшись ото сна, черная сторона души не обращала внимания на такие явные мелочи.
Часто ли кого-то признают воплощением величественного Кецалькоатля?
Похоже, изо дня в день.
Но и это сыграло на руку. Золото. Бывает ли что-то в этом мире ценнее?
История доказывает, что нет. Эта конкретная история.
Видимо, в то самое время и была выдумана идея Индульгенции, потому как без нее невозможно стало каким бы то ни было способом уйти, зачеркнуть, забыть, не поступившись авторитетом от столь жуткого мероприятия во имя бога.
Слишком бедна была испанская казна, слишком.
Ну что ж, ее благополучие было оплачено тысячами жизней. Плата достойная и поражающая своей ценой. Но еще более поражает полная бесчувственность и апатия прихожан.
Тогда. Тогда и теперь. Индульгенция великая вещь.
Как доказывает история. Эта конкретная история.
Но вернемся к Диего де Ланда.
Во-первых, воспринять конкретного человека гораздо легче, чем массу жестоких разбойников. И во-вторых, раз уж он вошел в историю, что-то было в нем, и дух обращает свое безличное внимание на католического миссионера, который честно пытался загладить свою вину и получить ту самую Индульгенцию, но в своих глазах. Наполненных ужасом и непониманием.
Непоследовательность.
Что-то прервалось, что-то нарушилось в знакомом ритме бесконечных убийств.
Возможно, осознание той безграничной власти, которая не знает, что делать, и поэтому делает то, что выходит за рамки. За черту.
Осталось за кормой.
Милосердие.
Как хотелось, чтобы случилось чудо.
Оно случилось, конечно, как в любой подобной истории, где дух вмешивается в судьбу личности, судьбу народа. Но дух никогда не дает прощение. Это не его полномочия. Слишком просто.
Что мог сделать простой священник против чужой веры.
Чужой веры, которой не одна тысяча лет. В отличие от веры священника, которая молода, как юная дева весной.
Это невозможно было искоренить. Это пропитывало стены, землю, траву и реки, оно витало в воздухе и оседало снова и снова. Убийства были бессмысленны. Бессмысленны во времени и пространстве, потому что воздух попадал и в легкие миссионеров.
Ему все еще казалось, что очередная жертва - это жертва в назидание.
И что это самое назидание сможет убедить Чужую веру.
Или напугать.
Но она была именно Чужая.
Никто не может понять столь чужой народ, не став этим народом.
Не забыв, с чем пришел.
Диего де Ланда не хотел забывать.
Он искренне ненавидел эти бессмысленные завывания перед огромными горящими кострами и неподвижные фигуры индейцев перед тлеющими углями. Как будто бы они удалялись в иной мир.
И это ему не нравилось.
Не нравилось то, что они не хотели оставаться в одном мире с ним.
И еще больше не нравилось то, что они знали, как уйти.
Вместо того чтобы страдать или принять смерть, если не принимаешь христианского бога, они вытворяли что-то несусветное и немыслимое. Однажды он даже увидел, как один старик с моложавым лицом и взглядом, полном нечеловеческой отрешенности, исчез у него на глазах…
Он еще подумал, что это была иллюзия, мираж, нервное перенапряжение.
И, чтобы его снять, он приказал сжечь двоих.
В назидание.
Ему не было жаль этих бедных индейцев. Ему не казалось, что он сжигает чью-то жизнь. Он сжигал в назидание.
Он забыл о них через час.
Или даже быстрее. Не имеет значения, когда эти двое были уже таким числом на счету миссионера, что чувства притупляются.
И ничего не остается.
Ни жалости, ни боли, ни интереса, ни совести.
Как это она не попала в первые ряды этого прискорбного списка! Но, видимо, даже в воспоминаниях она была последней.
А Милосердия не было и вовсе.
Конечно.
За кормой корабля.
За чертой.
Он уже давно начал сжигать их книги.
- Смешно! Они называли это книгами. Какой-то бред про сотворение мира и конец света. Календарь… Астрономия.
Какая может быть астрономия у невежественного народа?
Сжигать немедленно эту ересь.
Может, дети их не будут столь упорны в своем праве называться Людьми.
- Они ненавидят меня. Конечно, за что им меня любить? Они и не догадываются, что я несу им Свет и Истину. И всепрощение. Бог простит их заблудшие души и горькие сердца и примет в свою паству. Надо только сжечь все! У них мало бумаги. Это будет не сложно сделать. И убить тех, кто знает, кто еще помнит, что написано в этих Книгах.
Иногда ему все становилось интересно.
Еще бы!
Тысячелетние знания не могут не привлекать своей неожиданностью!
А если поднять голову и оглядеться вокруг, то над кострами жертв возвышаются поразительные пирамиды, и непонятные фигуры и статуи. Одна из них нелогична в своей простоте… Она не лежит, и не сидит, она бестолковая и неясная. Она смотрит тебе прямо в душу, Диего де Ланда. Ты не можешь разгадать ее. Не можешь понять. Что за чашу она держит в руке. Выпей из нее, возможно, этот нектар откроет твои слепые глаза, и у тебя прорежутся крылья и ты сможешь летать вниз с высоких гор.
Ты будешь парить, как орел, подхватывая теплую волну воздуха, взирая свысока на это великолепие. Там, внизу. И они будут петь тебе свои песни, и танцевать в твою честь.
Языческая чушь.
Жаль, что невозможно уничтожить эти идиотские творения, построенные бог знает кем, бог знает когда и зачем.
Которые генерируют эту заразу, вовлекают и гипнотизируют своим неземным происхождением, своей Тайной. Все это требовало продолжения. Оно манило и пыталось поймать его за тот кусочек, который еще был жив в нем. Что еще не умерло, не очерствело, и не упало вниз, расколовшись на сотни осколков.
Оно не хотело прекращать убийства, нет, это "что-то" осознавало, что прекращение невозможно. Оно просто хотело сохранить себя. Для кого-то другого. Для того, кто оценит и снова вольет жизнь и любовь, чтобы оно служило и дальше.
Оно не могло допустить Смерти, даже ценой Жизни.
Диего де Ланда чувствовал.
Он ощущал перемены своей кожей, своей плотью, своей внезапно проснувшейся жаждой.
Он не понимал, что это за жажда.
Он думал, что его рассудок помутился от бесконечных криков и песнопений, от дыма костров и этих людей с красной кожей, не заботящихся даже о том, чтобы прикрыться…
Его ночи стали ночами ужаса и страха.
Страха необычного.
Он боялся самого себя.
Своего ответа этой неизвестной жизни вокруг.
Видимо, он зря изучал их Книги, прежде чем сжечь.
Они, как вирус, проникали в него все глубже и глубже.
Инфекции, как и те, которые они завезли в этот край. И от которых сейчас умирали эти краснокожие.
Но его мысли, его ощущения, его чувства сводились к одному.
Он мог бы стать одним из них. Мог бы.
Он был уже почти готов.
Если бы не проклятая трусость и не менее проклятый страх быть разоблаченным. Быть по настоящему одним из них. Ведь если это раскроется, братья по вере сделают с ним то же, что он проделывал сотни раз.
Но это необыкновенное дуновение ветерка...
Оно сулило свободу и жизнь, которой так не хватало.
Нет, он не хотел отречься от своего Бога и принять Чужого. Это было невозможно. Но он подумал, что, возможно, было поступить иначе…
В его голове не могло родиться как иначе.
Но слово Иначе уже превалировало в сознании.
И это продолжалось.
Нужен был толчок. Судьба не видит простых решений, когда имеет дело с Вечностью.
А тут речь шла о Продолжении.
Поэтому толчок должен быть сильный и поражающий своей глубиной.
Мани, Мани…
Это место. Мани.
Оно станет особенным, оно навсегда впечатается в память, завершая, подводя мрачный итог всего того, что он представлял собой.
Есть два Диего де Ланда.
Один До, другой После.
Мани.
Два Диего де Ланда. Но какая бы черта ни пролегала между ними двумя, целостность остается, напоминая снова и снова, и своим напоминанием стимулируя познание.
Возможно индеец, даже, пожалуй, Индеец, вождь, специально принял христианство, чтобы стать итогом и тем самым толчком, после которого выбора у Диего дэ Ланда уже не могло остаться. Что бы он ни делал, как бы не поступал и не думал, его Судьба была решена той самой силой, которая не предоставила бы возможности поступить никак иначе кроме как так, как он и поступил. Как только было принято безумное решение убить индейского вождя, добровольно принявшего христианство, Диего дэ Ланда ничего не оставалось, как доиграть до конца свой мрачный спектакль. Его жизнь уже от него не зависела.
Еще отправляясь на эту абсурдную и бессмысленную казнь, его голова наполнилась светом, а сердце одним лишь интенсивным желанием - убежать. Апофеоз его карьеры, его миссии был настолько алогичен, что воспринимался им самим как некий коан, не имеющий ни решения, ни объяснения.
Тупик, в который попало все его существо, попало все сразу и без остатка, нуждалось в луче света, в выходе, хотя бы в маленькой замочной скважине, сквозь которую можно было бы пролезть, просочиться, вытечь. Он был готов на все.
Он не видел казнь, он не слышал ничего из того, что происходило, его рассудок, его чувства, эмоции оказались в высшей точке накала, и в один момент он стал непосредственно близок к состоянию недеяния, к решению, к выходу.
.....когда он Открыл Глаза, все было уже кончено, спектакль разыгранный магической древней силой завершился, остался последний акт. Но на нем ничье присутствие не обязательно, он превратился в монолог, монолог Диего дэ Ланда, его посланием сюда, вперед, посланием от странного мира новой земли - его Книги, Письменность, Астрономия. Все, что он так тщательно уничтожал, сейчас с той же тщательностью собирал.
Beso de angel……
Большую часть того, что мы знаем о Них, мы знаем от Диего де Ланда.
не подчиняйтесь. никогда и никому не подчиняйтесь.
...будьте людьми. как угодно - но будьте.
@темы: бедный гин, объективации не спят